Было начало осени 1968 года. Я пошёл во второй класс. Жили мы тогда на углу Гаванской улицы и Малого проспекта, на пятом этаже новенького кирпичного дома. Все наши соседи по лестничной площадке – дядя Саша, дядя Женя и дядя Володя – были фронтовики, и все они любили крепко выпить.

По диагонали от нас жил дядя Саша. Его жена, тётя Нюра, работала в санэпидемстанции и всю свою жизнь травила клопов и тараканов. За многие годы этой нелёгкой работы она насквозь пропиталась запахами хлорофоса и дуста, но, как ни странно, ежедневный контакт с ядами никак не сказывался на её здоровье. Тётя Нюра вопреки всему только добрела и расцветала, благоухая удушливым ароматом крысиного яда.

В отличие от своей дородной пышногрудой супруги дядя Саша был, наоборот, худ и тщедушен. Где и кем он работал, никто толком не знал, но по вечерам его суетливая фигурка в помятом пиджачке постоянно мелькала среди завсегдатаев пивного ларька на углу Гаванского городка и Малого проспекта. На «точке» дядя Саша был в авторитете. Его любимым делом было принять на грудь пивка «по хромой с прицепом». Это означало выпить сразу «хромую», то есть большую и маленькую кружку, и, чуть передохнув, заполировать всё это «прицепом» – ещё одной маленькой. Иногда, под настроение, он мог себе позволить «паровозик» – одну большую и далее подряд три маленьких кружки. На большее дяде Саше было не потянуть. Здоровье не позволяло. Как он объяснял толпившимся у ларька завсегдатаям, осилить «экспресс» ему не дают старые боевые ранения и тяжёлая фронтовая контузия. Но говорил он это больше для бравады. При его тщедушном телосложении дяде Саше и «паровозика» хватало с лихвой.

Как-то раз я пришёл домой из школы, пообедал и сел делать уроки. Родители ещё не вернулись с работы. Дома было тихо. Вдруг за дверью, на лестничной площадке, раздался страшный грохот и истошный вопль:

– Нюрка, сучка, открывай!!!

Я бросил на стол учебник и побежал в коридор посмотреть, что случилось. Дверь у нас была самая простая, деревянная, обитая чёрным дермантином. Она обладала великолепной звукопроницаемостью. Тихонечко подойдя к двери, я встал на цыпочки и прильнул к глазку.

В противоположном углу лестничной площадки одиноко маялась слегка помятая фигура дяди Саши. В заляпанном грязью пиджачке и обвисших брюках он стоял напротив своей двери в крайне неустойчивом положении. Раскинув в стороны руки, дядя Саша ладонями упёрся в дверной косяк и, виляя щуплым задом, пытался подтянуть под себя расползавшиеся в разные стороны ноги. Его голова с взъерошенным чубчиком устало свешивалась на грудь.

– Нюркааа, сучкааа, откро…ой!!! – вновь рявкнул дядя Саша и нанёс три мощных удара кулаком в дверь. Дверь вздрогнула, загудела, но ответа из квартиры не последовало. Почувствовав свою безнаказанность, Саша начал расходиться. Было видно, как он старательно пытался пнуть дверь ногой. Но удар не получался. Любое, даже самое незначительное движение сразу приводило к потере и без того отсутствующего равновесия. Промучившись, но так и не получив результата, дядя Саша решил вернуться к уже проверенному методу. Выдержав паузу и собравшись с силами, он натужно вздохнул и взвыл:

– Нюууу-урка, суу-учка, открывааа…ай!!! Я вернулся!!! – и опять три удара кулаком.

Нюра, запершись в квартире, хранила гробовое молчание. Это был её коронный тактический ход. Она всегда давала возможность мужу поорать, постучать и, наконец, дождавшись, когда супруг окончательно вымотается, решительно приступала к ответным боевым действиям.

Не встретив никакого сопротивления, дядя Саша выругался, икнул, и уже снова было начал:

– Нюууу….урка, сууу…уч… – но закончить тираду не успел. Дверь неожиданно распахнулась, из пропахшей хлорофосом темноты вылетел могучий Нюрин кулак. Короткий, точный удар – и дверь тут же захлопнулась. Удар пришёлся дяде Саше прямо в челюсть.

Я застыл потрясённый. Дальше всё происходило, как в замедленном кино. Законы притяжения для дяди Саши перестали существовать. Раскинув в стороны руки и выгнувшись дугой, он, как юная гимнастка, взлетел над лестничной площадкой и начал двигаться по диагонали прямо в мою сторону. Я невольно отпрянул от глазка. В следующее мгновение наша входная дверь содрогнулась от страшного удара. Самого падения я, слава богу, не видел, но грохот рухнувшего на наш резиновый коврик дяди Сашиного тела был ужасен. Секунду спустя я уже снова прильнул к глазку. Странно, но на этаже я никого не увидел. Лестничная площадка была пуста. Я привстал на цыпочки, вжался в окуляр и только тогда в самом низу глазка смог рассмотреть потёртые дяди Сашины штиблеты. Признаков жизни они не подавали. Прошла минута, другая. Мне стало как-то не по себе. Я уже собирался открыть дверь, чтобы прийти на помощь соседу, но тут шевельнулась сначала одна, а потом и другая туфля. Ещё через некоторое время оба ботинка подтянулись к коврику и исчезли из моего поля зрения, зато вместо них в секторе обзора появилась дрожащая растопыренная пятерня. Наконец, появился и сам дядя Саша. Он полз по площадке к своей двери. Полз по-пластунски. Было видно, что дядя Саша был уже не здесь, не в мирном Ленинграде, а там, на фронте, где под вражеским обстрелом он вновь пробирался ползком к своей землянке. Припадая щекой к холодному бетону пола, Саша методично выкидывал вперёд то одну, то другую руку и, елозя попой, тащил за собой обмякшие после полученного нокаута ноги. Преодолев площадку, он уткнулся лбом в дермантин родной двери. Привстав на карачки и тихонько побившись головой о косяк, дядя Саша жалобно затянул:

– Нюрочек, это я, твой Сашок!.. Солнышко, открой, пожалуйста! Я тебя больше бить не буду!

В тишине лестничной клетки сухо щелкнула щеколда, дверь приоткрылась. Дядя Саша, на коленях, не смея поднять головы, покорно вполз в образовавшуюся щель. Когда он уже был наполовину в прихожей, из темноты вновь появилась крепкая Нюрина рука. Она зацепила супруга за торчавший из-под пиджака брючный ремешок и поддёрнула вверх. В воздухе мелькнули потёртые штиблеты, и дядя Саша исчез в темноте квартиры.

Впоследствии мне ещё не раз доводилось наблюдать различные вариации этой трогательной истории. Для жителей нашего двора такие отношения были нормой. Все знали, что Саша и Нюра так живут. Да и не умели они, видимо, по-другому.

Только с годами я понял, что это была любовь. Простая и незатейливая. А то, что – «Нюрка, сучка…!!!» – так в этом, как ни странно, и заключалось их маленькое семейное счастье.