Месть

В столовой за обедом Димон протянул мне письмо:
– Ваня ходил на почту. Это тебе.
Письмо было от одной из питерских подруг. Я открыл конверт. Внутри лежала бумажная этикетка от колготок. На лицевой стороне красовалась длинноногая жгучая брюнетка, а тыльная была исписана знакомым размашистым почерком: «Ты щетинкой от бородки разорвал мои колготки…» – и далее в том же духе. Прочитав до конца, я слегка опешил. В самом низу, так, между прочим, мне сообщалось, что вскоре – а точнее, через месяц – я стану папой. Новость была, мягко говоря, нежданной.
– Что пишут? – похлёбывая борщ, поинтересовался Димон.
– Да так, ничего особенного. – Я убрал письмо в карман куртки.
Письмо вертелось в голове и не давало покоя. Вернувшись в мастерскую, я снова достал конверт, вынул этикетку и перечитал ещё раз. Вроде, всё, как обычно: почерк, обратный адрес, штемпель армейской почты, слегка экстравагантная манера письма… И срок. Срок совпадал. Ровно восемь месяцев назад мы с Димычем ездили на Новый год в Питер. Но что-то, что-то было не так.
– Как дела? – из-за плеча выглянул Димыч. – Что грустим?
– Да всё нормально.
– А чего тогда хмурый? Давай, колись, я же вижу. Что случилось?
Я рассказал о письме. Выслушав, Димон задумался:
– Да, дела… Чего только в жизни не бывает. И что собираешься делать?
– Не знаю. – Мы помолчали. – Понимаешь, письмо какое-то странное, и эта этикетка от колготок, и питерского штемпеля нет. Да и не сообщают об этом так.
– А как сообщают? – поинтересовался Димон. Честно говоря, я не знал. – Нет питерского штемпеля, говоришь, а московский есть?
Я утвердительно кивнул.
– Ну, штемпель не всегда ставят. А по поводу странного письма, – Димыч усмехнулся, – будешь беременным, ещё не такое сочинишь. Прикинь, каково ей теперь, она в Питере, ты в Москве. А потом, у них ведь всякие там токсикозы, аллергии… С беременными бабами полная беда. Думаю, ты должен написать ей в ответ что-нибудь хорошее.
– Нет. Писать не буду. – Что-то меня всё же крепко смущало. – Знаешь, мы сейчас пойдём, купим детские игрушки и отправим ей посылку. Она мне эту этикетку, а мы ей бандероль с погремушками.
В военном городке рядом с клубом находился магазинчик Военторга. Мы зашли в детский отдел. Набрав полную кошёлку каких-то погремушек да пупсиков, и я уже направился к кассе, когда меня остановил Димон:
– Подожди! – он обнял меня – Вовик, прости! Не сердись, так получилось. Понимаешь, мы пошутили…
И он рассказал, как они с Ваней в выходной, пока я был в увольнении, придумали и написали это письмо. Я остолбенел. Димон что-то мне говорил, а я стоял и смотрел на него стеклянным взглядом. Наконец, придя в себя, спросил:
– Чья идея?
– Моя, – честно признался Димыч.
– А кто писал?
– Текст и стихи мои, но писал Ваня. Он и почерк подделал. Правда, здорово получилось? Я только у тебя из стола её письмо для образца спёр.
– А ты вообще-то подумал, что делаешь?! А если бы я посылку отправил?! Она дома в Питере получает, открывает, ни сном, ни духом, а там …
– Вовик, ты за кого меня принимаешь?! Ты же видел, я от тебя ни на шаг, всё было под контролем. В конце концов, я же тебя остановил.
– Хорошо, а штемпель на письме откуда?
– Штемпель – это Ваня. Он же у нас ротный почтальон. Ну, попросил девчонок на почте, они ему и шлёпнули.
Такое активное участие Ивана в этой гнусной провокации в корне меняло дело. Ваня появился у нас полгода назад. Он умел рисовать, и мы забрали его к себе в мастерскую помощником. Сама мастерская находилась в клубе на территории военного городка и была нашим с Димычем детищем. Когда-то мы придумали идею с мастерской и реализовали её. Здесь мы работали и проводили всё своё свободное время. Это был наш маленький рай. Ваня пришёл на всё готовенькое. Его приютили, обогрели, уберегли от многих «тягот и лишений армейской жизни», а попросту говоря – от царившей в роте дедовщины. И вот она, благодарность! Как посмел он, вчерашний дух, принять участие в этом гнусном заговоре против своего же любимого дедушки!
Мы подошли к клубу. Я ткнул Димона в бочину:
– Хорошо, с тобой мы разберёмся, а Ване – кердык.
– Да, давно пора. Понимаешь, он совсем от рук отбился, – сетовал Димыч, – Ты-то днём в штабе отсиживаешься, а мне каково? Он же забурел. Черпаком себя почувствовал. Представляешь, огрызается. На днях отказался подметать мастерскую, говорит, видите ли, не его очередь, он, мол, вчера подметал.
– Ну, а ты, что?
– Что я? Я как всегда одел боксёрские перчатки, вызвал его на бой, так он же, душара длиннорукая, – тут Димон красочно продемонстрировал, какие страшные и длинные у Ивана руки, – сопротивляться стал, схватил со стены твою пару перчаток и разбил мне нос. Вот, посмотри. Я взглянул. Нос действительно был припухший. Бить «дедушку» – это был явный перебор. Стало ясно: пришло время серьёзно заняться Ваней. Приговор был вынесен. Оставалось дождаться удобного случая, и он не заставил себя ждать.

Месть
Часть вторая. «Лефортовский пробор».

Ваня в очередной раз возвращался с почты и решил сократить путь, лихо перемахнув через бетонный забор части. И надо же было такому случиться, что именно в этот момент с черного входа столовой выходил генерал базы и тайком выносил сумки, доверху набитые столовскими продуктами. Ваня свалился прямо на генерала. Тот не растерялся и тут же на месте приземления объявил новоиспечённому десантнику десять суток ареста. Ваня, как полагалось, доложил о происшествии своему сержанту. Сержант, понимая, что генерал проверять не станет, дело замял, но нам о происшествии рассказал. Упустить такой случай было невозможно.
Из ротной канцелярии мы стащили бланк постановления на арест. Димыч старательно заполнил документ на Ванино имя, а я расписался за ротного и нарисовал печать. Пригласив Ваниного сержанта, мы объяснили ему наш план и оговорили все детали операции, дав ей кодовое название «Лефортовский пробор».
На следующий день было воскресенье. За завтраком в столовую вошёл Ванин сержант и, подойдя к нашему столику, воскликнул:
– Вечиканов, ты что, ещё не готов?!
– Чего не готов? – не понял Ваня.
– Чего, чего? В Лефортово едем, на гауптвахту! Приказ генерала. Меньше по заборам лазать надо, – и сержант положил перед Ваней постановление на арест. Ваня тупо уставился на бланк. Аппетит у него пропал сразу. Два яйца, положенные солдатам по воскресеньям, мы с Димычем честно поделили между собой. Наконец, прочитав постановление, Ваня поднял на сержанта испуганные глаза:
– А когда?
– Когда, когда?! Сейчас. Чай допил, собрался и поехали. Да, главное, подстригись, и лучше покороче – в Лефортово с этим строго.
Ваня сник.
В Лефортово, а точнее в Лефортровской тюрьме Комендантского полка, находилась самая лютая гауптвахта Московского гарнизона.
В столовую заглянул ротный. Утром, он уже отправил сержанта в увольнение, и теперь, встретив его снова, удивился и спросил для порядка:
– Почему ещё в части? Почему не в городе?
– Сейчас, товарищ капитан, уже выдвигаемся, – ответил сержант.
Ваня решил, что под «выдвигаемся», конечно же, имеется в виду его отправка в Лефортово.
Идти под арест полагалось с очень короткой стрижкой. Ваня только что отрастил пышную шевелюру, и ему было жаль с ней расставаться. Пользуясь случаем, он решил уточнить у ротного:
– Товарищ капитан, а мне обязательно стричься надо?
Ротный взглянул на Ваню. Мы с Димоном замерли. По центру нашего стола лежало постановление на арест с липовой подписью ротного. Если бы оно попалось капитану на глаза, нам было бы несдобровать. Но ротный разглядывал Ванин чуб.
– Конечно! Что за вопрос? Доел и бегом стричься.
Ваня совсем потух:
– Володя, подстриги?
Ваня знал, что я иногда стригу ребят.
– В тюрьме тебя подстригут, – мрачно пошутил я.
– Лучше, конечно, подстричься здесь, у нас, – назидательно заявил Димон. – В Лефортово тупые ручные машинки. Их там не точили с войны, ими ещё пленных немцев стригли. Так сержанты этими машинками у арестантов волосы клочьями вырывают, это у них называется «сделать лефортовский пробор». Димыч знал об этом не понаслышке. В Комендантском полку проходил наш карантин – курс молодого бойца.
Ваня метнулся ко мне:
– Подстриги! Володя, прошу! Подстриги!!!
– Ваня, ну как же я тебя буду стричь. Это же надо наголо.
– Да, да, конечно! Наголо, я готов!
– Ты уверен?
– Умоляю!!!
– Хорошо. Но только сперва напишешь расписку.
Мы пошли в клуб. В мастерской Ваня написал:
«Я, рядовой Иван Вечиканов, будучи в здравом уме и трезвой памяти, в присутствии ефрейтора Трунова Д.А. клятвенно умоляю ефрейтора Колбасова В.Н. остричь меня прямо сейчас наголо под ноль. В чём и подписываюсь». Дальше следовали дата и подпись.
Димыч забрал расписку, аккуратненько сложил её пополам и убрал в сейф. Раздевшись по пояс, Ваня сел на табурет. Я достал расчёску и ножницы. Через пять минут причёска была готова. Димон критически посмотрел на короткий ёжик и покачал головой:
– Нет, не прокатит. Длинновато. В Лефортово сержанты станут издеваться, начнут «чубчик завивать». Будут подожигать ёжик спичками, а тебе дадут мокрое полотенце, чтобы тушил. Лучше сразу под бритву, и, главное, без одеколона, только пройтись вазелинчиком. Надёжнее будет.
Ваня, стиснув руками табурет, утвердительно кивнул. Я достал бритву. Через пять минут Ванина голова напоминала полированный бильярдный шар.
Проведя ладонью по гладкой лоснящейся макушке, Ваня грустно улыбнулся:
– Ну, вот и всё, теперь точно не придерутся.
Вошёл сержант. Ваня встал и, поблёскивая лысиной, доложился о полной своей готовности отбыть под арест. Сержант осмотрел Ивана, похвалил его за оперативность, и торжественно объявил, что благодаря ходатайству его лучших друзей, то есть нас с Димычем, арест отменяется, и он, Ваня, свободен. Несостоявшийся арестант тихо опустился на табурет. Он всё понял. Словно пытаясь убедиться, что это не сон, Ваня с надеждой ещё раз провёл ладошкой по бритой макушке, но чуда не случилось. Волос не было. Но, похоже, он не очень расстроился. Радость от отмены ареста в Лефортово, пусть даже мнимого, вполне компенсировала временную потерю шевелюры.
Вечером к нам в клуб завалились деды из Ваниного взвода. Ещё днём, увидав бритого бойца, они поинтересовались, кто это его так обкорнал. Ваня сразу заложил нас, но про забор и генерала умолчал. Деды, решив разобраться с бурыми художниками, толпой завалились в мастерскую. Димыч извлёк из сейфа расписку. Делегация прочла документ.
– Странно, а нам Вечиканов сказал, что это вы его специально так побрили. А оказывается, он сам напросился. Наврал… – и они побрели обратно в роту выяснять отношения с Ваней.
История докатилась до ротного. Он тоже решил, что бритая голова Ивана – это факт демонстративного проявления неуставных отношений во вверенном ему подразделении, и потребовал от нас объяснений. Пришлось показать Ванину расписку, а также напомнить, как ротный сам лично в столовой отправлял Ваню стричься.
– Ну, я же имел в виду не совсем так, чтобы уж наголо, – пожал плечами капитан, – а, в общем, сами разбирайтесь.
На этом тему закрыли. Волосы у Вани постепенно отрасли. Обиды забылись. Но зато вопросов по поводу уборки мастерской больше не возникало.
С Димычем мы и сегодня видимся регулярно, а вот Ваню после армии не встречал ни разу, и где он теперь – не знаю. Только эта история и осталась.