На втором курсе Академии у нас в расписании появились уроки лепки. На первых занятиях наша группа должна была лепить череп. Так получилось, что в течение месяца я ни разу не смог добраться до класса скульптуры. Вспомнил о задании, только увидав свою фамилию в списке должников на дверях деканата. Это уже было серьёзное предупреждение. Надо было что-то срочно делать. Решение нашлось быстро.
Летние каникулы я проводил на даче на Синявинских высотах. Заняться там особо было нечем. Либо ты поливаешь или пропалываешь грядки в родительском огороде, либо копаешься с пацанами в лесу. Наша дача находилась в местах ожесточённых боёв по прорыву блокады Ленинграда. В земле оставалось немало оружия и боеприпасов, в поисках которых мы готовы были перекопать весь лес. Не удивительно, что в городе на моём письменном столе стоял пробитый пулей немецкий череп. То, что это немец, я знал точно. Солдат, которого мы откопали в лесу, был в немецкой каске и кованых сапогах, а на пряжке его ремня был отчеканен орёл со свастикой и надпись «ГОТ МИТ УНС» — «С нами Бог». Там же в лесу кто-то из ребят окрестил череп Гансом.
Теперь же, когда нужно было быстро решить вопрос с лепкой, я решил, что именно Ганс выручит меня и станет основой для будущей скульптурной работы.
Я принёс череп в Академию. Наша мастерская находилась на третьем этаже. Спустившись на первый этаж к скульпторам, я набрал глины и, вернувшись в мастерскую, принялся за работу.
Первым делом замазал пулевое отверстие. На квадратном куске фанеры соорудил подиум и установил на него череп. Затем залепил пустоты, создал единый объём и покрыл всю поверхность равномерным слоем глины. Посмотрел. Получился вполне монументальный глиняный череп. Накрыв работу влажной тряпкой, я отправился на первый этаж, в скульптурный кабинет.
Лепку у нас вёл скульптор Юрий Кручинский. Кругленький, с курчавой бородой, короткими, но сильными руками, он был, несмотря на полноту, довольно шустрым, ловким и, главное, весёлым человеком. Ему-то мне и предстояло сдавать работу.
Я уже почти спустился на первый этаж, когда из распахнувшейся на лестничную площадку двери выскочил Кручинский. Мы столкнулись с ним лоб в лоб. Я не растерялся и тут же предложил:
– Юрий Яковлевич, вот, долг несу. Слепил. Может, посмотрите?
Чтобы наглядно продемонстрировать работу, я начал было снимать с черепа тряпку, но Кручинский, всплеснув руками, воскликнул:
– Нет, нет! Не открывайте! Не надо!
Я остановился.
– Не открывайте, я и так всё пойму.
С этими словами он приподнял край тряпочки и засунул под неё руку. Закатив глаза, Кручинский внимательно ощупал черепушку. Было видно, как под тряпкой быстро и ловко скользят его толстые пальчики.
– Какой крепкий объём! Надо же, как мощно схвачен затылок! Очень, очень фактурное темечко! Так, височные косточки! Однако! Однако! А надбровные дуги! Просто прекрасно! Да вы батенька, скажу я вам, Микеланджело! Сдаётся мне, что с учётом пропуска занятий и несвоевременной сдачи задания, тут вырисовывается твёрдая… – он ещё раз, как бы убеждая себя, потискал затылок, – да, да, твёрдая четвёрка! Возражения будут? – и Кручинский взглянул на меня своими чёрными, слегка выпученными, смеющимися глазками.
Естественно, возражений не было.
Кручинский достал из нагрудного кармана свитера скульптурный стек и, засунув его под тряпочку, не глядя, нарисовал на глиняном лбу Ганса большую жирную четвёрку. Не удержавшись, он всё же нагнулся и заглянул под тряпочку:
– О, Господи! – Кручинский отпрянул от работы и поёжился. – Брр, жуть-то какая. Да он же прям как живой! Ужас!
Достав блокнот, Кручинский сделал в нём пометку:
– Так, Колбасов – «хо-ро-шо». – Записав, он убрал блокнот. – Обязательно отнесите работу в класс и бросьте в корыто с глиной.
Я поблагодарил его за оперативное решение вопроса, но в класс лепки Ганса не понёс, а вернулся в мастерскую, набрал воды и принялся отмывать своего немецкого друга от глины.
Прошли годы. Мировоззрение и ценности поменялись. Ганс к тому времени уже не стоял на столе, а лежал в коробке, на балконе. Однажды, разгребая балконный хлам, я наткнулся на забытую коробку и решил, что пришло время исправить ошибку молодости и вернуть солдата туда, откуда я его когда-то взял.
Поздней осенью, положив коробку с Гансом в рюкзак, мы с товарищем поехали ко мне на дачу. Оставив машину на участке, мы забрали из багажника рюкзак, захватили сапёрную лопатку и отправились в лес. Был конец ноября. Уже прошли первые заморозки, но снега ещё не было. В лесу было холодно, сыро и пусто. Мы шли, перепрыгивая с кочки на кочку, по прозрачному, затопленному осенними дождями лесу. Высоко над нашими головами раскачивались голые вершины берёз. В небе кружила стая ястребов. Мы шли к высоте. Это была затерянная в болотах, поросшая лесом узкая полоска земли. Летом, покрытая сосняком, иван-чаем и медовухой, она была сказочно красива. Но это было летом, а сейчас… Мы подошли к высоте и остановились. После первых заморозков травы пали, и перед нами открылось суровое зрелище. Это было поле боя. Я никогда ещё не видел таким наш лес. Перед нами лежал перекопанный траншеями и перепаханный бомбовыми воронками плацдарм. То тут, то там виднелись провалившиеся блиндажи и осевшие землянки. Вдоль осыпавшихся окопов из земли торчали погнутые, пробитые осколками листы железа. В пожухшей траве валялись смятые, изрешечённые пулями ржавые бочки, всюду были разбросаны прогнившие патронные ящики и какая-то покорёженная арматура. Не было ни одного метра, которого бы не коснулась война.
Почти два с половиной года, с осени сорок первого по январь сорок четвёртого, здесь стояли немцы. Они жили в этих забытых богом болотах. Летом в окружении комаров, слепней и мошкары, а зимой в промёрзших блиндажах среди бескрайних снегов. И не просто жили, а ещё и воевали. Многие из них так и остались здесь навсегда. Это что же такое надо было сделать с людьми, чтобы заставить их прийти в эти непролазные дебри, за тысячи километров от своих тёплых домов и любимых фройляйн? Какие мечты, какие фантазии нужно было вбить в их белокурые головы? И ведь мой Ганс – он был один из них.
Мы перешли на другую сторону высотки и снова упёрлись в болото. На этом месте когда-то был передний край немецкой обороны. Именно здесь, будучи мальчишкой, я откопали солдата в кованых сапогах. Начинало смеркаться. Я достал из рюкзака старенькую сапёрную лопатку. Вырыл под ёлочкой ямку. В неё мы опустили коробку с Гансом. Так закончилась, когда-то тут же и начавшаяся, история с немецким черепом.
Назад мы шли молча. Я подумал, каким всё-таки странным и удивительным образом переплелись в нашей сегодняшней жизни, казалось бы, совершенно разные вещи – искусство, Академия художеств, немецкий солдат и та страшная, беспощадная война.
Скульптурный портрет
Вторым заданием по лепке была голова. Точнее – скульптурный портрет.
Мы с Женей в мастерской пили чай. Открылась дверь. Заглянул кто-то из ребят:
– А вы чего это на лепку не идёте? Сегодня последний день, когда натурщица позирует. И в конце занятия обход, оценки будут ставить.
Мы с Женей переглянулись. Для нас это была неожиданная новость. Оказывается, уже сегодня обход, а мы лепить портрет даже не начинали. Пришлось отложить чаепитие, срочно отправиться в класс лепки.
Урок уже начался. Мы тихонько вошли. В центре небольшой аудитории на невысоком деревянном подиуме сидела натурщица, молодая худенькая девушка. Её спина была идеально пряма. На длинной, слегка вытянутой вперёд шее красовалась изящная головка. Гладкие волосы были убраны в пучок. Вокруг подиума разместились студенты. Каждый работал за своим станком. Скульптурный станок напоминал высоченную табуретку с вращающейся верхней плоскостью.
Все студенты усердно лепили. Мы подошли к стоящему справа от входа огромному алюминиевому корыту с глиной. В нём, кроме свежей глины, сбоку были навалены уже подсохшие черепа. Они остались ещё с прошлого задания. Я, как и все мои сокурсники, набрал глины и пошёл к станку, а Женю вдруг осенило. В целях экономии времени он решил лепить портрет не с нуля, а взять за основу уже готовый череп. Набрав глины и соорудив пьедестал, он вылепил на нем шею и сверху насадил черепушку. Потом, замазав глиной глазницы и прикрыв оскал, прилепил нос и уши. К концу занятия на станке уже красовалась вполне симпатичная головка с глиняной кичкой на макушке.
Пришли педагоги. Их было двое – Юрий Кручинский и Полина Железняк. В отличие от весёлого и добродушного Кручинского, по прозвищу Круча, Железняк, как нам тогда казалось, полностью соответствовала своей фамилии. Она была строга, принципиальна и студенты между собой звали её просто – Железка. Преподаватели объявили об окончании занятия и попросили ребят покинуть помещение. Мы вышли в коридор. Начался обход.
Сгрудившись около слегка приоткрытой двери, студенты, наблюдали за ходом просмотра.
Круча и Железка, аккуратно протискиваясь между станками, выставляли оценки. Уже большая часть работ была просмотрена, когда педагоги, наконец, добрались до наших творений. И в это время Кручинский, проходя между работ, неловко повернулся и зацепил станок с Жениной скульптурой. Станок качнулся. Юрий от неожиданности дёрнулся. Станок качнулся ещё сильней. И тут на наших глазах произошло чудо. Скульптурный портрет, который слепил Женя, ожил. Глиняная головка на пьедестале сначала кивнула, потом откинулась назад и, как бы передумав, сделала отчаянный бросок вперёд. Тонкая шейка из свежей глины вытянулась и… Увы, чужой череп оказался для неё слишком тяжёл. Шея лопнула. Голова сорвалась с пьедестала и, сделав в воздухе сальто, смачно чавкнув, вошла фасадом в кафельный пол по самые уши. Студенты за дверью замерли. Железка и Круча переглянулись. Не говоря ни слова, они оба присел на корточки. Некоторое время педагоги молча смотрели на торчащий из пола затылок. Паузу нарушил Кручинский. Он постучал пальцем по глиняной макушке и как ни в чём не бывало заявил:
– Однозначно твёрдая четвёрка!
Железняк аж подпрыгнула:
– Юрий, да ты с ума сошёл! Здесь же ничего не осталось!
– Почему не осталось? А затылок? Полина, посмотри, посмотри, как крепко слеплен затылок. Очень впечатляет. И вот, опять же – шиньон цел!
– Это кичка, – раздражённо поправила коллегу Железняк.
– Вот видишь, узнала. Значит, портретное сходство уже имеется.
– Но, Юрий, здесь же нет портрета! Ну разве так можно! Как мы будем ставить оценку? За что?
– Как за что? А уши! Полина, ты посмотри, какие уши! Не правда ли, великолепная пластика!
– Да какая тут пластика! – Железняк возмущённо взмахнула руками.
Кручинский, продолжая сидеть на корточках, обхватил своими короткими пальчиками торчащий из кафеля затылок. Поднапрягшись и слегка покраснев от натуги, он оторвал скульптуру от пола. Увидав поднятую голову, студенты за дверью тихо ахнули. На месте лица красовалась чётко отпечатавшаяся квадратная разметка кафельной плитки.
Но Кручинского это ничуть не смутило. Он продолжал рассматривать работу, поворачивая её то одной, то другой стороной.
– Полина, знаешь, а мне такая стилизация даже нравится. Ты права, несколько авангардно, но в тоже время просто и лаконично. Конечно, для пятёрки конструктив оказался слабоват. Но четвёрка тут твёрдая.
– Ну, знаешь ли… – Железняк закатила глаза, – хотя, – она смерила Кручинского снисходительным взглядом, – это твоя группа, делай, что хочешь. – И, пожав плечами, отвернулась.
Кручинский поднялся с корточек, взял глиняную голову за уши, приподнял и с размаху насадил её на торчавший из пьедестала остаток шеи. Голова ушла в подставку по самый подбородок. Юрий вынул из кармана стек и старательно нацарапал на плоском лицевом отпечатке кафельного пола огромную четвёрку.
За дверью все оживились. Это было мудрое решение. Довольный Женька принимал поздравления. Круча с Железкой продолжили обход. Вскоре все оценки были проставлены, класс закрыли, и студенты потихонечку разошлись. Ушли и мы с Женей.
На этом занятия по курсу лепки в Академии художеств для нас закончились, но память о наших педагогах по лепке осталась со мной навсегда.