Был вечер. Мама на кухне мыла посуду. Я уже сделал уроки и сел доклеивать макет каравеллы Колумба. В дверь раздался звонок. Мама, отложив недомытые тарелки, пошла открывать.
На пороге стоял дядя Женя, наш сосед по площадке. Он со своей женой тётей Машей жил прямо напротив нас. Дядя Женя был мужик видный, красивый, прошёл всю войну и имел множество наград, но, как и все наши соседи, любил крепко выпить. Вот и сейчас, прислонившись к дверному косяку, дядя Женя выглядел несколько не комильфо, а если сказать прямо, то он находился во второй половине двухнедельного осеннего запоя. Помятый, осунувшийся, с нечёсаной шевелюрой, Женя стоял на площадке в обрезанных валенках, зябко кутаясь в чёрную лагерную телогрейку.
– Тося, пустишь? – он робко глянул на мою маму.
Мама, с выражением лица «ну что же с тобой делать», прижалась к косяку, пропуская соседа.
– Я пройду, – скромно потупив глаза, то ли спросил, то ли подтвердил Женя, и протиснулся в узенький коридор нашей однокомнатной квартиры.
– Проходи, проходи. Чего спрашивать, коль уже прошёл, – подбодрила его мама, прикрывая дверь.
Дядя Женя, подчёркнуто аккуратно ступая валенками по паркету, направился на кухню. Проходя мимо комнаты, он заглянул в приоткрытую дверь и увидел меня:
– А, Вовка, здорово! Что клеим?
– Здрасти, дядь Жень! Каравеллу Колумба.
– Ух ты! И как же называется твоя каравелла?
– «Санта-Мария»!
– А, «Санта-Ма-ри-я»! – дядя Женя криво усмехнулся. – Вот значит как. Это что же, получается, вроде как она теперь ещё и святая! – и он провёл ребром ладони по давно небритой щеке.
На кухне, поправив телогреечку, Женя присел к столу на краешек табурета и с многозначительным видом уставился на маму. Мама же, развернувшись к нему спиной, как ни в чём не бывало продолжила мыть посуду. Женя подождал. Прошла минута, другая. Мама не проявляла к соседу никакого интереса. Женя осмотрел внимательно потолок, лампочку, потом взглянул в окно. Он не знал, с чего начать. Наконец не выдержал и решил начать с главного:
– Тося, ты понимаешь, она же меня убить хотела! – со слезой и дрожью в голосе почти прошептал Женя. – Понимаешь, Тося, у-бить!!! – При этом слово «убить» Женя произнёс со щемяще-трагической ноткой, по слогам, и поднял вверх согнутый указательный палец.
– Как убить? – не отрываясь от мытья посуды, равнодушно поинтересовалась мама.
– Отравить! – оживился Женя. – Понимаешь, она хотела меня отравить!
– Чем?
– Водкой! Тося, она хотела отравить меня водкой! Представляешь, меня – отравить водкой!
Объявив эту сногсшибательную новость, дядя Женя удовлетворённо откинулся назад, обтирая телогрейкой крашеную стену.
Мама ничего не ответила. Она знала: всё, что надо, Женя скажет сам. Уж если он пришёл, значит, ему есть что сказать. Женя понял, что его готовы слушать, и, устроившись поудобнее, начал:
– Тося, она же мне так и сказала: «Да хоть бы ты сдох!» Представляешь, так и сказала! И что ты думаешь, прихожу домой, а на столе – ящик. Понимаешь, целый ящик водки! Она, значит, купила, сама припёрла и хотела, чтобы я всё это выпил. Выпил и подох! Вроде, как я сам того, ласты откинул, а она тут ни при чём! Вот ведь, какая стерва! Ну, я и выпил. Всё до капельки! Выпил и не подох! – Женя в запале стукнул себя кулаком по коленке и тут же задумчиво продолжил. – Мне теперь подыхать никак нельзя, я теперь из принципа жить буду. Ты не представляешь, Тосечка, я этот ящик дней пять пил! Так ведь она же, зараза, даже манной кашки мне не сварила. Что ей стоило, хотя бы разок. Как-никак жена ведь. Так нет, ни кашки тебе, ни огурчика. Вот ты, ты мне скажи, только честно, ты своему Коле манную кашку варишь? – Мама утвердительно кивнула. – Вот! – Женя хлопнул ладонью по столу. – Я так и знал. А мне – ни ра-зу! Подыхай, мол, Жека, гори, дружочек, синим пламенем. А я взял и не подох. Понимаешь, Тося, всё выпил – и выжил! Да!
Женя расправил плечи, вздохнул и, пристально глядя на мамину спину, осторожно продолжил:
– Теперь вот, даже, вроде как и не хватает…
Мама обернулась. Женя тут же искоса метнул на неё испытывающий, колючий взгляд. Но мама, сделав вид, что не поняла намёка, снова отвернулась и продолжила намывать тарелки. В кухне повисла пауза. Женя поёрзал на табуретке, ещё разок осторожно взглянул на маму, и решив, что настало время идти ва-банк, честно и открыто обозначить цель своего визита:
– Тосечка, солнышко, дай трёшечку до получки!
Мама вздохнула, она с самого начала ждала этой фразы. Без лишних слов, достав из сумочки кошелёк, она протянула Жене три рубля.
– Да! Ты человек! Ты меня понимаешь! – расчувствовавшись, бормотал Женя.– И что это я, дурак, на тебе не женился?
Мама молча удивлённо вскинула бровь и с сочувствием посмотрела на новоиспеченного кавалера. Улыбнувшись уголками губ, Женя кокетливо потупил взгляд, аккуратно свернул купюру квадратиком и засунул трёшку за подкладку телогрейки. Задача была выполнена. Расправив грудь, он провёл растопыренной пятернёй по взъерошенной шевелюре и незаметным движением извлёк из-за уха заначенную там папироску:
– Тосечка, дорогая, дай спичечку.
– Щас тебе, разбежалась! У нас не курят! Иди дымить на площадку, – осадила его мама.
– Строго у тебя тут, не забалуешь. – Женя укоризненно покачал головой.
– А ты что думал? У нас не у Пронькиных, за столом не пёрнешь!
Женя вскинул на маму удивлённые глаза. Кто такие Пронькины, и почему у них за столом можно было вести себя так непристойно, навсегда так и осталось для меня загадкой. На Женю эта фраза тоже произвела неизгладимое впечатление. Он сразу поднялся:
– Пожалуй-ка, я лучше пойду.
Слегка ссутулившись, Женя направился в коридор. Поравнявшись с комнатой, он снова увидал меня в дверном проёме и остановился:
– Вот Вовка у тебя молодец! Вон, какой пацан растёт, кораблик мастерит, каравеллу «Санту-Марию»! Весь в меня пошёл, такой же рукодельник!
Тут уже мама не выдержала:
– Ну, ты раскатал губищу! Тоже мне, нашёлся папаша! Давай думай, что говоришь-то! Ты тут и со свечкой не стоял.
Поняв, что ляпнул что-то не то, Женя, устало махнул рукой и, покусывая папиросу, побрёл на выход.
– Давай, давай, шевелись, – мама, аккуратно выталкивала Женю на площадку. – Надо же, чего придумал, – усмехалась она. – Тоже мне, рукодельник хренов!
Судя по Жениной усталости и колючей белёсости в опустошённом взгляде, запой начинал входить в завершающую стадию. Этот этап протекал всегда одинаково. Супруга Жени тётя Маша прекрасно знала, что в конце второй недели беспробудного пикирования силы мужа окажутся на исходе, и тогда можно будет смело выходить на бой. По весовой категории Маша была полностью под стать супругу. Здоровая, статная, она в совершенстве владела сковородой, и не только как кухонной принадлежностью.
Обычно всё начиналось с небольшой ссоры. Ссора перерастала в скандал, а скандал в побоище. Выбор оружия Женя, как истинный джентльмен, всегда оставлял за Машей. Она же, обычно, выбирала большую чугунную сковороду и, потрясая ею, будто шаман бубном, кидалась в атаку, виртуозно нанося стремительные и точные удары. Маша била хладнокровно и безжалостно, целясь мужу прямо в голову. Женя, как и подобает в таком случае фронтовику, держался достойно и исключительно оборонялся. Он как мог отбивался от разъярённой жены скалкой или половником, но чаще всего просто голыми руками. Бой, как правило, был скоротечным. В какой-то момент Женя давал слабину – то ли сказывалась накопленная усталость, то ли накатывали нежные чувства к разъярённой, а оттого ещё более прекрасной супруге, но он ошибался и пропускал удар. Именно этот удар и ставил окончательную точку в затянувшемся запое.
После побоища из соседской квартиры в течение суток не было слышно ни звука. Что там происходило, для всех оставалось тайной.
А на следующий день, ближе к вечеру, на крыльце нашей парадной появлялась потрясающе красивая пара. Он, безукоризненно выбритый, наодеколоненный, попыхивающий сигареткой «Прима», шёл в идеально отглаженном голубом костюме в серую полосочку. На его широкой груди красовались два ряда орденских планок. Одной рукой Женя небрежно поигрывал трофейной лаковой тростью, тем самым невзначай подчёркивая свою лёгкую хромоту, оставшуюся после ранения, а другой, чуть согнутой крендельком, поддерживал её – свою Богиню. А она, как легендарная каравелла «Санта-Мария», в узеньких туфельках-лодочках плыла рядом. Над её гордо поднятой головой чёрным парусом покачивался грандиозный шиньон, украшенный коралловой брошью. Пышная грудь, усыпанная нитями бус, плавно колыхалась в глубоком вырезе шикарного крепдешинового платья. Двор делал выдох и в почтении вставал. Это была идеальная пара. Они величаво шествовали по дорожкам Гаванского садика, степенно раскланиваясь с прохожими и даря окружающим свои лучезарные улыбки. Бабки на скамейках ахали:
– Бо-же мо-ой! Женечка-то с Машенькой вон какие молодцы, не то что наши обалдуи!
И лишь маленький кусочек окровавленного бинта, выбивающийся из-под пижонски сдвинутой на затылок шляпы, напоминал о том, с каким трудом и в какой непримиримой борьбе со страстями доставалась им эта нелёгкая, но такая трогательная любовь.