Рядовые Сурдин и Марышев, находясь в увольнении, крепко выпили. Благополучно миновав патрули, они прибыли в часть, прошли КПП, отметились на базе у дежурного офицера, и направились в роту. И тут, когда казалось, что все опасности уже позади, ребята налетели на ротного.
Ротный – капитан Бодров – был настоящий служака, честный и бескомпромиссный. Ему было уже тридцать шесть, но он всё ещё ходил в капитанах. Увидав слегка покачивающихся бойцов, ротный сразу понял: ребята пьяны. Остановив солдат в коридоре, капитан, как он обычно и делал в таких случаях, спросил бойцов ласково, по-отечески:
− Ну, что, ребятки, выпили?
Услышав в ответ: «Никак, нет, не пили, товарищ капитан», ротный не стал спорить, а побежал в свой кабинет и вернулся с трубочкой-индикатором.
– Значит так, товарищи солдаты, будем дуть в трубочку! – радостно объявил он.
Первым дуть выпало Сурдину. Сурдин был здоровенный парень двухметрового роста. Ротный едва доставал ему до плеча. Подойдя почти вплотную, капитан, задрав голову, ехидно спросил:
– Значит, как я понимаю, мы ничего не пили? – и, приподнявшись на носочках, вставил бойцу в рот трубочку.
– Дуй!
Сурдин надул щёки, натужился, постоял с минуту, уставившись на ротного мутным глазом, и вдруг заявил:
– Не продувается, товарищ капитан.
– Что не продувается? − не понял ротный.
– Трубочка не продувается, товарищ капитан.
– А ты продуй! Как так не продувается? Быть такого не может… − Было видно, что ротный впервые столкнулся с подобным ответом. − Ну-ка, давай, сынок, ещё разок.
И капитан ловко зажал бойцу пальцами нос, тем самым отрезав возможность дышать иначе, чем через трубочку.
– Дуй, солдат!
Сурдин от неожиданности присел, но, быстро сориентировавшись, снова честно раздул щёки, выпучил глаза, засопел, и через минуту, вырвавшись из лап ротного, заявил:
– Ну, не продувается она, товарищ капитан! Ну, никак!
– Да ты же не дуешь, зараза! – Ротный, шевеля усами, в упор уставился на бойца. – Значит, так, делаем ещё разок. – Капитан достал спичечный коробок. – Я зажигаю спичку, подношу к концу трубочки, а ты дуешь так, чтобы пламя колыхнулось! Задача ясна?
Сурдин утвердительно кивнул и всем своим видом выразил полную боевую готовность честно дунуть. Капитан поправил фуражку, зажёг спичку, поднёс пламя к трубочке и, снова схватив мёртвой хваткой бойца за нос, скомандовал:
– Дуй! Дуй, солдат! Колыхни пламя!
Сурдин запыхтел, побагровел, вытаращил от натуги пьяные глазищи, но пламя не шевельнулось.
– Ты, что, решил издеваться надо мной?! – не выдержал ротный. − Да я ж тебя…, да ты у меня… с гауптвахты не вылезешь!
– Без экспертизы под арест никак нельзя, товарищ капитан, – потупил глаза Сурдин. − Честное слово, я стараюсь. Ну, не продувается она. Засорилась, наверное. Да вы сами попробуйте, дуньте.
– Сейчас, разбежался! – рассмеялся капитан. − Я дуну, она окажется в порядке, после вчерашнего у меня всё покажет, покраснеет, и, что мы с тобой дальше будем делать, товарищ солдат? Трубочка-то у меня только одна осталась!
– Ну, тогда пусть Марышев попробует.
Ротный взглянул на Марышева. Тот стоял, подпирая дверной косяк. Его мутило. Он был не столь могуч, как Сурдин, и в душной, теплой казарме поплыл. Было видно, что ротному предложение понравилось.
– Та-ак, Марышев, ну-ка, иди сюда! Давай, теперь ты.
Марышев уже было потянулся рукой за трубочкой, но ротный остановил его:
– Нет. Знаю я вас, умников, уронишь, разобьёшь…
Забрав у Сурдина трубочку, ротный тут же засунул её в рот Марышеву по самый индикатор. Марышев и вздохнуть не успел, как вспыхнула спичка, и цепкие пальцы ротного впились бойцу в нос.
– Давай, Марышев! Дуй! Ну же, солдат, хоть ты колыхни пламя!
Марышева и так-то подташнивало, а тут, видать, от боли да без кислорода, ему совсем стало худо. Ноги его подкосились, глаза закатились, он тихо охнул, пламя спички колыхнулось, и индикатор начал розоветь. Капитан радостно воскликнул:
– Молодец, боец! Есть контакт! Покраснело!
Экспертиза удалась.
Ротный был очень доволен. Победоносно обведя взглядом столпившихся в коридоре солдат, он вытер обсопливленные во время экспертизы пальцы о косяк двери и важно прошествовал в свой кабинет. Сквозь приоткрытую дверь было видно, как ротный, усевшись за стол, достал чистый бланк и стал старательно выписывать наряд на арест.
На следующий день обритого наголо Марышева увезли на гауптвахту, Сурдин отделался нарядами по кухне, а ротного вызвал к себе генерал базы. Генерал уже был в курсе произошедшего инцидента и устроил Бодрову в присутствии офицеров штаба грандиозный, показательный разнос. Капитану было указано на низкую воспитательную работу с личным составом и слабую дисциплину во вверенном ему подразделении. Ротному в деталях было разъяснено, что подобные зафиксированные, именно зафиксированные, случаи пьянства приводят к срыву всех заявленных показателей по соцсоревнованию, а это значит, что весь офицерский состав базы и лично сам генерал могут остаться без премий. В завершение было сказано практически прямым текстом, что подобных случаев в роте не должно быть больше ни-ко-гда!
Ротный всё мужественно выслушал, но слова генерала понял по-своему. На вечерней поверке перед строем он торжественно и сурово объявил о всеобщем усилении борьбы с пьянством на территории вверенной ему роты и о своём личном контроле каждого возвращающегося после увольнения бойца. Ротный ещё долго что-то говорил о долге Родине, о высоком звании советского воина, но всем бойцам было абсолютно ясно, что капитан с его честностью и прямотой никогда не станет майором.
