Дядя Женя и «Санта Мария»
Вечером, сделав уроки, я сидел дома и клеил макет каравеллы Колумба «Санта Мария». В дверях раздался звонок. Мама пошла открывать. На пороге стоял дядя Женя, наш сосед. Дядя Женя был хороший мужик. Высокий, красивый, он прошёл всю войну и имел множество наград. Но, как и все наши соседи, дядя Женя был запойный. Вот и сейчас, прислонившись к дверному косяку, дядя Женя пребывал несколько не комильфо, а если быть точным, то он вошёл во вторую половину двухнедельного осеннего запоя. Помятый, осунувшийся, с нечёсаной шевелюрой, дядя Женя стоял на лестничной площадке в обрезанных валенках, зябко кутаясь в чёрную лагерную телогрейку.
– Тося, пустишь? – дядя Женя робко глянул на мою маму. Мама, с выражением лица «ну что ж теперь с тобой делать», прижалась к стенке прихожей, пропуская гостя.
– Я пройду? – то ли спросил, то ли подтвердил свои действия Женя, протискиваясь в узенький коридор нашей однокомнатной квартиры.
– Проходи, проходи, чего спрашивать то, уж прошёл, – подбодрила его мама, закрывая дверь.
Дядя Женя, подчёркнуто аккуратно ступая валенками по паркету, направился на кухню. Проходя мимо комнаты, он заметил меня:
– О, Вовка, здорово! Что клеим?
– Здрасти, дядь Жень! Каравеллу Колумба «Санта Мария»!
– А, «Санта Мария»! – дядя Женя криво ухмыльнулся. – Это что же, получается, она теперь ещё и святая! – и он провёл ребром ладони по давно небритой щеке.
На кухне, поправив телогреечку, он присел на краешек табурета и с многозначительным видом уставился на маму. Мама же, развернувшись к нему спиной, как ни в чём не бывало, начала мыть посуду. Женя подождал. Прошла минута, другая. Мама не поворачивалась. Женя осмотрел потолок, потом взглянул в окно. Он не знал, с чего начать. Наконец не выдержал и решил начать с самого главного:
– Тося, ты понимаешь, она же меня убить хотела! – со слезой и дрожью в голосе почти прошептал Женя. – Понимаешь, Тося, убить!!! – при этом слово «убить» Женя произнёс со щемяще-трагической ноткой, по слогам, и поднял вверх согнутый указательный палец.
– Как убить? – не отрываясь от мытья посуды, равнодушно поинтересовалась мама.
– Отравить! – оживился дядя Женя. – Понимаешь, она хотела меня отравить!
– И чем?
– Водкой! Тося, она хотела отравить меня водкой! Представляешь, меня – отравить водкой! – объявив эту сногсшибательную новость, дядя Женя гордо откинулся назад, обтирая телогрейкой крашеную стену.
Мама ничего не ответила. Она знала: всё, что надо, Женя скажет сам. Уж если он пришёл, значит, ему есть что сказать. Женя понял: его готовы слушать, и устроившись поудобнее он начал:
– Тося, она же мне так и сказала: « Да хоть бы ты сдох!» Представляешь, так и сказала! И, что ты думаешь, прихожу домой, а на столе – ящик. Понимаешь, целый ящик водки! Она, значит, купила, сама припёрла и хотела, чтобы я всё это выпил, выпил и подох! Вроде, как я сам того, а она тут ни при чём! Вот ведь какая стерва! Ну, я и выпил. Всё до капельки! Выпил и не подох! – Женя в запале стукнул себя кулаком по коленке и тут же задумчиво продолжил. – Мне теперь подыхать нельзя, я теперь из принципа жить буду. Ты не представляешь, Тосечка, неделю пил! Так ведь она же, зараза, хоть бы манной кашки мне сварила. Хотя бы разок. Как-никак жена ведь. Так нет, ни кашке тебе, ни огурчика. Вот ты мне скажи, только честно, ты своему Коле манную кашку варишь? – Мама утвердительно кивнула. – Вот! –Женя хлопнул ладонью по столу. – Я так и знал. А мне – ни ра-зу! Подыхай, мол, Жека, гори, дружочек, синим пламенем. А я взял и выжил. Понимаешь, Тося, всё выпил – и выжил! Да!
Женя расправил плечи, вздохнул и, пристально глядя на мамину спину, осторожно продолжил:
– Теперь вот, вроде как, даже и не хватает…
Мама обернулась. Женя тут же искоса метнул на неё испытывающий, колючий взгляд. Но мама, сделав вид, что не поняла намёка, снова отвернулась и продолжила намывать тарелки. В кухне повисла пауза. Женя поёрзал на табуретке, ещё разок осторожно глянув на маму, решил, что настало время идти ва-банк и честно, открыто обозначить цель своего визита:
– Тосечка, солнышко, дай трёшечку до получки!
Мать вздохнула, она с самого начала ждала этой фразы. Без лишних слов взяла сумочку, мама достала кошелёк и протянула Жене три рубля.
– Да! Ты человек! Ты меня понимаешь! – расчувствовавшись, бормотал Женя.– И что это я, дурак, на тебе не женился?
Мама молча удивлённо вскинула бровь и с сочувствием посмотрела на только что испечённого кавалера. Улыбнувшись уголками губ, Женя потупил взгляд, сосредоточенно и аккуратно свернул трёшку квадратиком и спрятал её за подкладку телогрейки. Задача была выполнена. Расправив грудь, он провёл растопыренной пятернёй по взъерошенной шевелюре и незаметным движением, будто фокусник, извлёк из-за уха заначинную там сигаретку:
- Тосечка, дай спичечку.
- Щас тебе, разбежалась! У нас не курят! Иди дымить на площадку, – осадила его мама.
- Строго у тебя тут, не забалуешь. – Женя укоризненно покачал головой.
- А, ты что думал? У нас не у Пронькиных, за столом не пёрнешь! – Женя вскинул на маму удивлённые глаза. Кто такие Пронькины, и почему именно у них за столом можно было так себя вести, навсегда осталось для меня загадкой, но на Женю эта фраза произвела неизгладимое впечатление. Он нехотя поднялся:
– Пожалуй-ка, я лучше пойду. – Сутулясь, Женя направился в коридор. Поравнявшись с комнатой, он снова увидал меня и остановился:
– Вот Вовка у тебя, молодец! Вон какой пацан растёт, кораблик мастерит, «Санта Мария»! Весь в меня пошёл, такой же рукодельник!
Тут уже мама не выдержала:
– Ну, ты раскатал губищу! Тоже мне, нашёлся папаша! Ты думай, думай, что лепишь-то! Ты-то тут и со свечкой не стоял.
Поняв, что ляпнул что-то не то, Женя, поморщился, устало махнул рукой и, покусывая сигаретку, побрёл на выход.
–Давай, давай, шевелись, – мама, выталкивала Женю на площадку. – Надо же, чего придумал, – усмехалась она. – Тоже мне, рукодельник хренов!
Судя по Жениной усталости и колюче-белёсой опустошённости во взгляде, запой входил в завершающую стадию. Этот этап протекал всегда одинаково. Женина супруга, Маша, знала: в конце второй недели пикирования силы мужа на исходе, и можно выходить на бой. По весовой категории Маша была полностью под стать мужу. Здоровая, сильная, статная, она в совершенстве владела сковородой, и не только как кухонной принадлежностью.
Обычно всё начиналось с небольшой ссоры. Ссора быстро перерастала в скандал, а потом в ход шли все подручные средства. Выбор оружия всегда оставался за Машей. Она, как правило, выбирала большую чугунную сковороду и, потрясая ею, как шаман бубном кидалась в атаку, виртуозно нанося стремительные и точные удары. Она била хладнокровно и безжалостно целясь прямо в голову мужу. Женя, как и подобает истинному джентльмену — фронтовику, держался достойно и исключительно оборонялся. Он как мог отбивался от разъярённой жены в лучшем случае скалкой, но чаще всего просто руками. Бой был, как правило, скоротечным. В какой-то момент Женя давал слабину – то ли сказывалась накопленная во время запоя усталость, то ли накатывали нежные чувства к разъярённой, а от того ещё более прекрасной супруге, но он ошибался и пропускал удар. Именно этот удар и ставил окончательную точку в затянувшемся запое.
Весь оставшийся день в квартире дяди Жени царила гробовая тишина. Что там происходило, было тайной для всех.
А на следующий день, ближе к вечеру, на крыльце нашей парадной дома сорок пять по Гаванской улице появлялась потрясающе красивая пара. Он – безукоризненно выбритый, наодеколоненный, попыхивающий сигареткой Прима в белоснежной рубашке с тонюсеньким галстуком – шёл в идеально отпаренном голубом костюме в серую полосочку. На его широкой груди красовались два ряда орденских планок. Одной рукой он небрежно поигрывал трофейной лаковой тростью, тем самым невзначай подчёркивая лёгкую хромоту, оставшуюся после ранения, а другой, чуть согнутой крендельком, поддерживал её – свою богиню. А она, как легендарная каравелла «Санта Мария», в узеньких туфельках-лодочках плыла рядом. Над её гордо поднятой головой чёрным парусом покачивался грандиозный шиньон украшенный бантом. Пышная грудь, увешанная нитями коралловых бус, колыхалась в глубоком вырезе шикарного крепдешинового платья. Двор делал выдох и в почтении вставал. Это была идеальная пара. Они величаво шествовали по дорожкам гаванского садика, степенно раскланиваясь с прохожими и даря окружающим свои лучезарные улыбки. Бабки на скамеечках ахали:
– Боже мо-ой! Женечка-то с Машенькой вон, какие молодцы, не то, что наши…
И лишь маленький кусочек окровавленного бинта, выбивающийся из-под пижонски сдвинутой на затылок шляпы, напоминал о том, с каким трудом и в борьбе с какими страстями доставалась им эта нелёгкая, но такая трогательная и счастливая любовь.